Я мама, у которой был аборт на поздних сроках, и это совсем не то, что говорит Дональд Трамп
Весной 2015 года мы с мужем решили завести еще одного ребенка. Мы безмерно наслаждались родительскими обязанностями и хотели дать нашему первенцу родного брата, чтобы они могли расти вместе в зрелом возрасте. В мае мы узнали, что я ожидал снова. Когда я увидела положительный тест на беременность, я одела мою почти двухлетнюю девочку в рубашку с надписью «Я буду старшей сестрой!» И понесла ее вместе с положительным тестом на беременность вниз, чтобы показать мой муж. Следующие несколько месяцев были отмечены нашим растущим волнением: мы выбрали детские имена и темы для нашего питомника, наша дочь ласково назвала ребенка «Малыш Ксандер», и она пела мне в живот и читала книги своему нерожденному брату. Мы были готовы. Но после разрушительного диагноза у меня был поздний аборт на 23 неделе беременности. И после просмотра третьей и последней президентской дискуссии я не буду стоять в стороне, пока кандидат в президенты от республиканцев лжет о том, на что похож этот опыт для женщин.
7 августа 2015 года мы провели плановое сканирование анатомии в 18 недель. Мы думали, что самая большая часть информации, которую мы получили в тот день, была о том, добавляем ли мы младшего брата или сестру в нашу семью. Вместо этого мы узнали, что у нашего сладкого ребенка было опасное для жизни заболевание сердца. В течение следующих пяти недель мы встретились с несколькими специалистами и посетили два лучших педиатрических учреждения в стране. При каждом УЗИ мы получали новости о том, что состояние нашего ребенка ухудшалось: у нее была запущенная дилатационная кардиомиопатия, состояние, которое проявляется на последних стадиях сердечной недостаточности. По данным Американской кардиологической ассоциации, прогрессирующая дилатационная кардиомиопатия поражает желудочки сердца и предсердия, а также нижнюю и верхнюю камеры. Поскольку сердечная мышца не сокращается нормально и не может накачать кровь очень хорошо, сердце ослабевает и вызывает сердечную недостаточность.
При каждом посещении мы узнавали, что нет лекарств, которые могли бы остановить или облегчить ее симптомы. Не было никакой операции, чтобы это исправить. По словам Детской больницы Висконсина, у нашего ребенка также развился Hydrops fetalis, состояние, при котором жидкость накапливается как минимум в двух разных органах плода. Согласно отчету, опубликованному в разделе « Изображения в детской кардиологии», уровень смертности при дилатационной кардиомиопатии является самым высоким в первый год после постановки диагноза и составляет 79 процентов. Как только мы узнали, насколько тяжелым было ее состояние, я постоянно молился, чтобы ее маленькое сердце просто перестало биться. Я бы умолял Бога позволить ей умереть без того, чтобы мне пришлось принять это мучительное решение.
Но в конце концов, я должен был решить.
Несмотря на поиск какой-либо возможности помочь нашей дочери выжить, это было невозможно. Если наша малышка каким-то образом родила ребенка, наши врачи сказали нам, что ее прогноз болезненный. Она будет изо всех сил дышать и есть, две из самых основных задач в жизни. Она неоднократно испытывала сердечные приступы, удары, судороги и удушье, пока один из них не был достаточно силен, чтобы убить ее. У нас не было выбора, кроме как принять самое трудное решение, с которым человек когда-либо сталкивался как родитель: мы решили прервать беременность. В глубине души я не хотел ничего, кроме как забрать ребенка домой и наблюдать за его ростом. Но я знал, что это не будет реальностью для нас. Мы не могли подвергнуть ее физическим мукам, просто чтобы у нас было несколько украденных моментов с ней. Мы не могли дразнить нашу 2-летнюю дочь ролью старшей сестры, тем более что ей не пришлось бы долго играть эту роль. Мы не могли надеть фальшивую улыбку, так как люди продолжали делать замечания о моем растущем животе. Мы не могли скрыться от правды. Наш ребенок был болен.
Принуждение ее к жизни причинит ей боль так, как мы никогда не узнаем и не поймем. Поэтому мы приняли самое гуманное и милосердное решение для нашей дочери. В 23 недели мы решили прекратить мою беременность. Мы с мужем не хотели, чтобы она родилась в жизни, в которой она будет бороться с неизмеримой болью от своего первого дыхания до последнего.
После моего D & E были ночи, когда я держал ее следы до своей щеки, утешенный тем, что ее маленькие ножки касались этого клочка бумаги. Я прижимаю ее крошечную коробочку пепла к своему телу и всхлипываю, потому что это единственный способ удержать моего ребенка. Я не холодный, бездушный, эгоистичный человек, который пытался навредить своему ребенку. Прекращение моей беременности было единственным способом защитить ее.
Несмотря на то, что каждый врач упомянул об увольнении в нашем тяжелом положении, ни один из врачей, которых мы видели, не мог оказать нам никакой поддержки. Поскольку мой муж работает в армии, наша страховка финансируется из федерального бюджета. Поправка Гайда, принятая в 1976 году, запрещает использование любых федеральных денег на аборты, а также запрещает использование частных денег для оплаты абортов в военных лечебных учреждениях. Это означало, что наша страховка не платит ничего за прерывание беременности при аномалии плода, а также что наши врачи не будут выполнять эту процедуру. Но что повредило больше всего, так это то, что они даже не указали нам направление в безопасное и законное место, чтобы это сделать. После получения самых изменяющих жизнь новостей я почувствовал, что мои медицинские работники меня осудили и бросили. Завершение моей беременности было также частью моей дородовой помощи, и было невероятно неприятно, чтобы вся медицинская поддержка была отрезана. Я был поражен тем, насколько недоступен аборт в моем случае. Несмотря на то, что у меня было право выбора, я не мог получить необходимую медицинскую помощь.
В итоге мы с мужем проехали более 250 миль в клинику, которая проведет дилатацию и эвакуацию (D & E). Мы не могли позволить себе оплатить больничный счет на 20 000 долларов США за оплату труда и родов, поэтому это был наш единственный вариант.
После процедуры мне никогда не удавалось удерживать или видеть мою малышку или давать ей поцелуи. Поскольку мы не могли позволить себе труд и доставку, этот вариант был отнят у меня. И несмотря на то, что, по вашему мнению, защитники анти-выбора, такие как Трамп, думают, я скорбящая мать. Я безудержно плакала, собирая драгоценности, которые купила для подготовки нашего нового ребенка. После моего D & E были ночи, когда я держал ее следы до своей щеки, утешенный тем, что ее маленькие ножки касались этого клочка бумаги. Я прижимаю ее крошечную коробочку пепла к своему телу и всхлипываю, потому что это единственный способ удержать моего ребенка. Я не холодный, бездушный, эгоистичный человек, который пытался навредить своему ребенку. Прекращение моей беременности было единственным способом защитить ее.
По данным Института Гутмахера, только около 1 процента абортов происходит после 20 недель беременности, и почти все они связаны с опасными для жизни условиями для ребенка или матери. Политики, выступающие против выбора, распространяют внушающую страх риторику, чтобы поносить таких женщин, как я, за душераздирающие решения, которые мы должны были принять для наших нерожденных и для себя. Они рисуют нас как монстров. Но я устала смотреть, как политики плачут, слушая мои показания, а затем голосуя за принятие закона о запрете выбора через 15 минут. Я устал от того, что меня называют «эгоистичным убийцей» посторонние люди в Фейсбуке, которые не знают меня, мою семью или мою историю. Я устал слышать неосведомленную ложь о позднем аборте. Мне надоело слышать, как политики против выбора используют мое решение как средство для достижения собственной политической выгоды.
Трампу, насколько я знаю, никогда не приходилось переживать поздний аборт. Но у меня есть. Я рыдала со своим мужем, когда мои врачи делали укол дигоксина, который медленно и мирно остановил бы сердце моей дочери в течение следующих нескольких часов. Я сидел, потирая живот, и пел ей, когда чувствовал, что ее удары становятся все слабее, меньше и дальше между ними. На ультразвуковом экране я наблюдал, как сонографист проверял то, что я знал все время: что моя дочь ушла до того, как мой D & E когда-либо начался.
Трамп использовал банальные слова, чтобы «объяснить», как младенцы «вырываются из матки» в течение девяти месяцев беременности на третьем и последнем президентских дебатах. Трампу, насколько я знаю, никогда не приходилось переживать поздний аборт. Но у меня есть. Я рыдала со своим мужем, когда врачи делали укол дигоксина, который медленно и мирно остановил бы сердце моей дочери в течение следующих нескольких часов. Я сидел, потирая живот, и пел ей, когда чувствовал, что ее удары становятся все слабее, меньше и дальше между ними. На ультразвуковом экране я наблюдал, как сонографист проверял то, что я знал все время: что моя дочь ушла до того, как мой D & E когда-либо начался. Конец жизни моей дочери был мирным. Она не была «оторвана» от моего тела «как раз перед» ее рождением. Она была в окружении своих родителей. В окружении любви.
Моя была желанной беременности. Моим был ребенок, о будущем которого я уже мечтал. У кого была комната и дом; два родителя любят ее и старшая сестра любит ее. У которой были мечты и надежды, возложенные на нее и на бесконечную, безграничную, безжалостную любовь. Но поскольку она сталкивалась с качеством жизни, которое серьезно ограничивало бы ее способность жить, мы приняли трудное решение отпустить ее так мирно, как только могли, вместо того, чтобы смотреть, как она страдает от неизмеримой боли перед смертью.
Трамп хочет изобразить женщин, которые делали аборты на поздних сроках, как монстров. Он заставляет думать, что поздний аборт - это легкомысленное и эгоистичное решение, как будто я проснулся однажды утром и просто решил, что этот ребенок больше не для меня. Правда заключается в том, что женщины и семьи, которые обращаются за такой помощью, часто оказываются в самых тяжелых обстоятельствах. И моя была желанная беременность. Моим был ребенок, о будущем которого я уже мечтал. У кого была комната и дом; два родителя любят ее и старшая сестра любит ее. У которой были мечты и надежды, возложенные на нее и на бесконечную, безграничную, безжалостную любовь. Но поскольку она сталкивалась с качеством жизни, которое серьезно ограничивало ее способность жить, мы приняли трудное решение отпустить ее так мирно, как только могли, вместо того, чтобы смотреть, как она страдает от неизмеримой боли перед смертью.
После моего аборта мне пришлось пережить огромное горе и боль от потери моей дочери, но мне также пришлось прислушиваться к плохо информированным и крайне невежественным мнениям о самом аборте. И, честно говоря, у меня больше нет роскоши хранить самые интимные решения в моей жизни при себе. Я должен поделиться своей историей. За прогресс репродуктивных прав женщины заслуживают. Так что мужчины, такие как Трамп, не имеют права решать, что женщины делают со своим телом. За права других семей, которые когда-нибудь столкнутся с той же трагедией, что и мы. Для женщин, которые чувствуют себя одинокими в своем горе. Для матерей, которые, как и я, не имеют другого выбора. Моей живой дочери, которая должна знать, что недостаточно верить во что-то; Вы также должны защищать это. На память о дочери я отпускаю.
Я уверен, что выбор, который я сделал для себя, своей семьи и, прежде всего, моей милой дочери Эллианы, был правильным для нас. Она жила и умерла, только зная существование, наполненное миром в моем теле. Она только когда-либо испытывала любовь.
Если бы вы спросили меня в начале моей жизни, я бы сказал вам, что никогда не думал, что аборт станет частью моего личного рассказа. Но это так. И я понимаю, что такое кризисная беременность, когда приходится выбирать между двумя ужасными вариантами, принимать самое душераздирающее, важное, разрушительное и необходимое решение для вашего ребенка. И я уверен, что выбор, который я сделал для себя, своей семьи и, прежде всего, моей милой дочери Эллианы, был правильным для нас. Она жила и умерла, только зная существование, наполненное миром в моем теле. Она только когда-либо испытывала любовь. Мы с мужем охотно перенесли всю жизнь без нее, чтобы она никогда не почувствовала ни секунды. Чтобы сделать ее сердце целым, нам пришлось безвозвратно сломать свое. И это не решение, которое вы принимаете легко.